Традиция пророчества в русской литературе и творчество Ф.М.Достоевского

Тема Достоевского-пророка поднималась уже при жизни писателя. Духовное богатство его творческого наследия позволяло представителям различных философских и социальных направлений считать писателя духовидцем, прозорливцем. Вот только немногие высказывания о Достоевском-пророке. В.Соловьев: Достоевский – предтеча нового религиозного искусства, «проповедник христианской идеи» [1, 41]. Д.С. Мережковский: «пророк русской революции» [1, 86]. И.А. Ильин: глашатай и пророк христианско-православного русского духа [2, 379]. С.Белов: «…гениальный провидец, прозревающий на сто лет вперед…» [3, 82]. Н.Бердяев: «…Художество его обращено не к устоявшемуся прошлому, как художество Толстого, а к неведомому грядущему. Это – пророческое художество. Он раскрывает человеческую природу, исследует ее не в устойчивой середине, не в бытовой, обыденной ее жизни, не в нормальных и нормированных формах ее существования, а в подсознательном, в безумии и преступлении» [4, 252]. Однако далеко не все мыслители соглашались с ролью Достоевского-пророка. Для многих исследователей он скорее лжепророк. Н.К. Михайловский: «облыжно созданный вождь» [1, 60]; Л.Шестов: «…Чин пророка, за которым он так гнался, полагая, что имел на него право, был ему совсем не к лицу» [1, 127]. Андрей Белый называл Достоевского «лживым попом и лжепророком», говорил о своей «брезгливости» к нему, о том, что Достоевский – голый король, чье несуществующее платье люди просто боятся не похвалить. Но миссия пророка осознавалась и самим Достоевским. По словам корректорши В.В.Тимофеевой (О.Починковской), выпускавшей вместе с ним в 1873 году журнал «Гражданин», Достоевский любил отрывок из поэмы Н.П.Огарева «Тюрьма»: Я в старой Библии гадал, И только жаждал и вздыхал, Чтоб вышла мне по воле рока И жизнь, и скорбь, и смерть пророка [5, 174]. В последние годы жизни писатель читал на литературных вечерах пушкинского «Пророка», а после открытия памятника Пушкину его и самого назвали пророком. И.Волгин в монографии «Последний год Достоевского» подробно исследовал, как в конце жизни писатель стал часто появляться на публике, присутствовать на процессах против государственных преступников, выступать с публичными речами (взять хотя бы знаменитую Пушкинскую речь и ее влияние на общественность). В последний год жизни Достоевский как никогда осознал свое служение народу именно как служение пророческое. Шестьдесят лет. Умирать он не собирался. И не предвидел своей смерти, несмотря на прогрессирующую болезнь (в отличие от подводящих перед смертью итоги Пушкина, Лермонтова, Гоголя). Достоевскому остается жить только три месяца, а он говорит: «Все еще только начинается» [6, 6]. Дневники Достоевского дают нам право сделать выводы о том, что писатель осознавал себя вестником Божьим, считал себя «всевидящим и непогрешающим». В американских архивах исследователю творчества Достоевского С.Белову посчастливилось найти документ о встрече некоего Е.Тверского с невесткой Достоевского Екатериной Петровной Достоевской в годы второй мировой войны, познакомившей гостя с выписками из «Личного дневника» (?) писателя. Многие из этих выписок имеют ярко выраженный пророческий характер: «Я не хочу, чтобы люди, произнося мое имя, вспоминали бы только об одних грехопадениях человека. Я хочу зреть человека и непременно русского человека, не на нарах каторжника, не на скамье подсудимых, не в лечебнице душевнобольных, не на Иовом гноище…Я хочу, чтобы он стоял на горе и светил людям… Россия должна стоять на этой горе… Фаворской…»; «Надо потонуть в море греха, чтобы потом иметь власть и силу ходить по его волнам, как по суше… и что же?.. она… она, потонет в этом море… и она отречется… она – Богоносица… Россия. Народ наш отречется от Христа? Вот они теперь разбрасывают по деревням разные книжонки, в которых говорят, что Бога нет – наши «нигилисты», как их раньше называли, или «народники», как они теперь именуются. Народ им не верит и даже властям выдает их… А если поверит и предаст Христа. Разрушит храмы Божьи, надругается над святыней, прогонит и убьет священнослужителей… вот тот грех, который Богу нужен. Тогда это будет грех великого страдания, той великой скорби, которая обещана. Великая будет скорбь и родит ее невиданный грех…»; «От Христа они отрекутся и… царя убьют. Вот сколько лет они за ним охотятся, с Каракозова. Сколько их было, всех покушений?.. раз, два, три, четыре. Пока Бог творит чудо и хранит»; «И свершит это страшное дело не иностранец, не инородец, а непременно русские из народа…»; «И вот когда не станет пастыря, разбредется все стадо: братья начнут враждовать друг с другом, дети одной матери, они возненавидят друг друга и начнут поедать друг друга»; «Все в себя примет одна единственная любовь… Она вместит в себя весь мир… И глашатаем ее будет не Бог, а сами люди, бедные люди, люди, чистые сердцем, люди православные, люди земли» [7, 4]. Трудно судить, насколько можно доверять этому документу, но действительно ли мы знаем всё из наследия писателя, не могли ли и вправду к невестке Достоевского попасть записи самого личного характера, которые не могли быть переданы для публикации родственниками писателя. Для Д.С. Мережковского Достоевский был, вне всякого сомнения, пророком, потому что сбывалось главное, предсказанное писателем: Россия «пошла туда, куда он звал, к тому, что он считал истиной. И вот плоды этой истины. Россия уже не «колеблется», а падает в бездну. Самодержавие рушится. Православие в большем «параличе», нежели когда-либо. И русской народности поставлен вопрос уже не о первенстве, а о самом существовании среди других европейских народов» [1, 86]. Наследие Достоевского наполнено футурологическими прогнозами и картинами идеального будущего. Своеобразную утопию писатель предлагает в рассказе «Сон смешного человека». Достоевский рисует картину золотого века. Обитатели его идеального мира «для пищи и для одежды своей… трудились лишь немного и слегка… Они блуждали по своим прекрасным рощам и лесам, они пели свои прекрасные песни, они питались легкою пищей, плодами своих деревьев, медом лесов своих и молоком из любивших животных» [8, Т. 25, 114, 113]. Это картина будущего всемирного братства. С.М. Телегин: «Утопия писателя, как мы видим, – это «русский социализм во Христе», христианская утопия царства Божия на земле. Основной миф Достоевского строится как религиозно-утопический. Золотой век человечества может и должен вернуться. Утопия Достоевского – это общность людей, главной чертой которых является чувство всеобщей скорбящей любви во спасение человечества» [9, 43]. Для Достоевского его романы и повести были высшей формой выражения главной задачи любого творца – задачи учительной, нравственной, практической. Он не просто описывал и осуждал современные идейные веяния, но и предлагал путь, выход. Россия для него была богоизбранной страной (эта мысль ярко выражена в его публицистике, Пушкинской речи, в романе «Бесы»). Многие свои мысли он влагает в уста Версилова, для которого русский человек – всечеловек и самый свободный человек в мире. «Они (европейцы) – несвободны, а мы свободны. Только я один в Европе с моей русской тоской тогда был свободен… Всякий француз может служить не только своей Франции, но даже и человечеству, единственно под тем условием, что останется наиболее французом, равно – англичанин и немец. Один лишь русский, даже в наше время, т.е. гораздо еще раньше, чем будет подведен всеобщий итог, получил уже способность становиться наиболее русским именно лишь тогда, когда он наиболее европеец. Это и есть самое существенное национальное различие наше от всех, и у нас на этот счет – как нигде. Я во Франции – француз, с немцем – немец, с древним греком – грек и, тем самым, наиболее русский, тем самым, я – настоящий русский и наиболее служу для России, ибо выставляю ее главную мысль»… «Одна Россия живет не для себя, а для мысли, и знаменательный факт, что вот уже почти столетие, как Россия живет решительно не для себя, а для одной лишь Европы» [8, Т. 13, 377]. Пушкинская речь Достоевского, по справедливому определению многих исследователей, – это его последнее слово и завещание: «здесь заключалось уже и указание на положительные исторические задачи или, лучше, уже и указание на положительные исторические задачи или, лучше, обязанности России» [1, 52]. Именно романы писателя и были «формой его страстной проповеди мессианского назначения России…» [10, 20]. По воспоминанию В. Соловьева, «в одном разговоре Достоевский применял к России видение Иоанна Богослова о жене, облаченной в солнце и в мучениях хотящей родити сына мужеска: жена – это Россия, а рождаемое ею есть то новое Слово, которое Россия должна сказать миру. Правильно или нет это толкование «великого знамения», но новое Слово России Достоевский угадал верно. Это есть слово примирения для Востока и Запада в союзе вечной истины Божией и свободы человеческой» [1, 54]. Именно в этом и усматривал высшую задачу и обязанность России, по В.Соловьеву, Достоевский. «Правда, он считал Россию избранным народом Божьим, но избранным не для соперничества с другими народами и не для господства и первенства над ними, а для свободного служения всем народам и для осуществления, в братском союзе с ними, истинного человечества или вселенской Церкви» [1, 43]. Роман «Бесы» давно признан романом-предупреждением, романом-предсказанием, романом-пророчеством. «Учитель» Николай Ставрогин раздает своим «ученикам» Ивану Шатову, Петру Верховенскому и Алексею Кириллову идеи, о которых сам же и забывает. Но идеи «прорастают» и начинают сжигать героев изнутри. Неверующий в Бога Шатов проповедует идею русского народа-богоносца, народа избранного. В Шатове заключены «противоречия, соблазны и грехи русской мессианской идеи» [4, 364]. Петр Верховенский под лозунгами «общего дела», «братства», «пятерки избранных» совершает братоубийство. Д.С.Мережковский так оценивает идею Петра Верховенского: «Не казалась ли невозможностью и первая половина пророчества о русской революции? А между тем эта половина уже исполняется, почти исполнилась с ужасающей точностью: «такая раскачка пошла, какой еще мир не видал», и не сегодня-завтра «рухнет балаган». Отчего бы не исполниться и второй половине пророчества – о самозванце?» [1, 106-107]. Алексей Кириллов, которого «Бог всю жизнь мучил», желает уйти из жизни просто так, без причины, по самовольному хотению. Его безумством воспользуются для низменных целей прикрытия страшного преступления. Эксперименты героев Достоевского провалились, поскольку не имели скрепляющей созидательной идеи. В конце жизни Достоевский писал: «В «Бесах» было множество лиц, за которые меня укоряли как за фантастические, потом же, верите ли, они все оправдались действительностью, стало быть, верно были угаданы» [11, 53]. Достоевский был не только великим художником, но и великим наблюдателем современной действительности. Он предвидел, куда могут привести молодежь неустоявшиеся «истины». Так его роман «Преступление и наказание» был написан как раз перед преступлением Данилова и Каракозова, а «Бесы» – перед процессом нечаевцев. По мысли Ю.Кудрявцева, «то, что Достоевский увидел, он назвал мерзким. Оно и было мерзким. Писатель дал прогноз развития общества при торжестве в нем «бесовства». Наше время подводит предварительные итоги этого торжества. Они устрашающи. Окончательные можно будет подвести только после смерти «бесовства». Но и предварительные показывают правильность прогноза» [12, 393]. Ставрогин – однозначно – лжеучитель. Достоевскому для выражения его высших идей был нужен образ учителя. И писатель делает попытку воплощения образа наставника в романе «Братья Карамазовы». В уста старца Зосимы вкладывает Достоевский пророчества о будущем России и всего мира, идею Церкви как положительного общественного идеала. Эпиграф к роману (кстати, высеченный и на могилке Достоевского): «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Евангелие от Иоанна, гл. ХІІ, ст. 24). Комментарии к эпиграфу в Полном собрании сочинений Достоевского: «Эти слова, повторенные в тексте романа, выражают надежду писателя на грядущее обновление и процветание России (и всего человечества), которое должно наступить вслед за всеобщим разложением и упадком» [8, Т. 15, 523]. Старец Зосима говорит о социалистах: «Воистину у них мечтательной фантазии более, чем у нас. Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовет кровь, а извлекший меч погибнет мечом. Если бы не обетование Христово, то так и истребили бы друг друга даже до последних двух человек на земле» [8, Т. 14, 288]. Видение будущего святым старцем таково: «…Теперь общество христианское пока еще само не готово и стоит лишь на семи праведниках; но так как они не оскудевают, то и пребывает все же незыблемо, в ожидании своего полного преображения из общества как союза почти еще языческого во единую вселенскую и владычествующую церковь. Сие и буди, буди, хотя бы и в конце веков, ибо лишь сему предназначено свершиться!» [8, Т.14, 61]. Д.С. Мережковский объясняет «буди, буди» старца Зосимы следующим образом: «…Острие меча Христова, поднятого для этой брани, есть первое пророческое слово великой русской религиозной революции – слово, недаром идущее именно от нас, учеников Достоевского: самодержавие – от Антихриста… «Государство обращается в церковь» – это «есть великое предназначение православия», – так отец Паисий сводит к исторической реальности апокалипсическое «буди, буди» своего учителя» [1, 114]. Отец Паисий читает о браке в Кане Галилейской, а дремлющему Алеше Карамазову видится дорога – большая, прямая, светлая, хрустальная и солнце в конце ее. Так символически Достоевский видит будущее России. Апокалипсис – любимая и наиболее читаемая книга Достоевским в последние годы жизни. Для Н.Бердяева писатель «целиком принадлежит эпохе катастрофического мироощущения, эпохе, религиозно обращенной к Апокалипсису. Его мессианское народное сознание становится универсальным, всемирным, обращенным к судьбе всего мира» [4, 355]; «Для него нет возврата к тому устойчивому, статическому душевно-телесному бытовому строю и укладу жизни, который века существовал до начавшейся революции духа. Достоевский слишком апокалипсически и эсхатологически настроен, чтобы представлять себе такой возврат, такую реставрацию старой, спокойной жизни. Он один из первых почуял, как ускоряется всякое движение в мире, как все идет к концу. «Конец мира идет», заносит он в свою записную книжку» [4, 329]. Взгляд Достоевского направлен в далекое будущее, в то время, когда люди объединятся во всечеловеческое братство, когда государство станет церковью, когда человечество переродится физически, дождется Христа. На устремленность писателя в будущее обращали внимание многие мыслители: В. Соловьев: «По роду своей деятельности принадлежа к художникам романистам и уступая некоторым из них в том или другом отношении, Достоевский имеет перед ними всеми то главное преимущество, что видит не только вокруг себя, но и далеко впереди себя…» [1, 35]. Н. Бердяев: «…Достоевский весь обращен к будущему, которое должно родиться от почуянного им бурного внутреннего движения» [4, 329]. В.Розанов указывал на особый характер романов писателя, «все зовущих куда-то…». Интересы Достоевского «были вне своего дня, зов… был обращен к векам и народам, взор – устремлен в вечность» [1, 67-68]. М.И. Туган-Барановский: «Из всех русских писателей Достоевский всего более писатель будущего» [1, 93]. Персонаж романа Достоевского «Подросток» Тихомиров предлагает свою идею: «Оставьте Россию, если вы в ней разуверились, и работайте для будущего, – для будущего еще неизвестного народа, но который составится из всего человечества, без разбора племен» [8, Т. 13, 45]. В записных книжках писателя отражены трудные размышления об исторических судьбах христианского идеала. Единственный выход, предлагаемый писателем, – это Христос. «Во Христе свобода становится благодатной, соединяется с бесконечной любовью, свобода не может уже перейти в свою противоположность, в злое насилие» [4, 335]. Философ К. Леонтьев, вступая в полемику с Достоевским, утверждал: «Пророчество всеобщего примирения людей во Христе не есть православное пророчество, а какое-то, чуть-чуть не еретическое» [1, 14]. Мысли Достоевского о самом отдаленном будущем – это мечты о том времени, когда люди будут счастливы абсолютно: «Это будет… когда человек переродится по законам природы окончательно в другую натуру, который не женится и не посягает…» [13, 174]. Т.е., по предвидению писателя, настанет время, когда человечество переродится физически. А это возможно лишь при условии духовного перерождения человека. Не социальная революция, а революция духа – вот конечная цель Достоевского. Устремленность в будущее, к свету отличает также творчество и других русских писателей, развивающих после Достоевского традицию пророчества: Н.Гумилева, Д.Мережковского, Б.Зайцева, И.Шмелева, Д.Андреева, Л.Губанова, А.Солженицына и многих других. Литература: 1. О Достоевском: Творчество Достоевского в русской мысли / Сост. В.М.Борисов, А.Б. Рогинский. – М., 1990. 2. Ильин И.А. Собр. соч.: В 10 т. М., 1996. – Т. 3. 3. Белов С. Жена писателя: Последняя любовь Ф.М.Достоевского. М., 1986. 4. Бердяев Н. Миросозерцание Достоевского / Бердяев Н. Русская идея. Харьков – М., 1999. 5. Ф.М.Достоевский в воспоминаниях современников. М., 1964. – Т. 2. 6. Волгин И. Последний год Достоевского. М., 1986. 7. Тверской Е. Пророчество Ф.М.Достоевского о злодеяниях русской революции и ее последствиях // Слово. – 1992. – № 11-12. 8. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л.: Наука, 1972-1988. 9. Телегин С.М. Основной миф Достоевского // Литература в школе. – 1998. – №4. 10. Селезнев Ю. Слово воплощенное // Литература в школе. – 1994. – № 2. 11. Достоевский Ф.М. Письма. М., 1959. – Т.4. 12. Кудрявцев Ю.Г. Три круга Достоевского. М., 1991. 13. Литературное наследство. М., 1971. Т. 83. «Неизданный Достоевский». Записные книжки и тетради 1860-1881 гг.

Анна-Мария Богосвятская